- Ваши друзья - это всевозможные знаменитости?
- Это мои друзья "по жизни". Я никогда не завожу друзей по принципу "звездности", наоборот, горжусь, что у нас уже много десятков лет в доме не бывает так называемых "нужных" людей.

- Доводилось ли вам встречать Новый год не дома?
- Да, 80-й год я встречал в Загорской следственной тюрьме.

- Вы помните, как это было?
- Это было замечательно. Мать одного из наших сокамерников была по совместительству главным санитарным врачом района, и поэтому ей разрешили передать нам передачу из трех сортов вареной колбасы.

- Есть такая примета: как встретишь новый год, так его и проведешь. Вы в нее верите?
- Нет. Бывает, что праздники удаются и получаются шумные и веселые, а бывает, что люди устали или что-то произошло, и не так весело за столом. Год от этого не зависит.

- По натуре вы консерватор или авантюрист?
- Я, безусловно, был авантюристом на протяжении многих лет и об этом нисколько не жалею. Но, в настоящее время я, скорее, консерватор - старый, тихий, мирный, спокойный.

- Вы не раз публично признавались в любви к Израилю. А есть ли в этой большой "бочке любви" капля дегтя?
- Я бы сказал наоборот: любовь к Израилю - это ложка меда, а бочка дегтя - все, что происходит с Израилем.

- По вашим стихам складывается впечатление, что вы человек нерелигиозный и неверующий. Это так?
- Я не знаю, как на это ответить.

- А как вы относитесь к анекдоту, что в Иерусалиме с Богом можно общаться по местному тарифу?
- Анекдот есть анекдот. Но Он здесь, действительно, ближе. Иногда ловишь себя на этом ощущении. Не случайно именно здесь зародились три религии. Что-то есть в воздухе города, в запахе камней… Что-то есть.

- Вы окончили институт железнодорожного транспорта и даже работали машинистом электровоза. Как произошла "роковая встреча" с литературой?
- У меня это началось после первой любви. Я начал с лирических стихов, в которых проклинал неверную, которая не уступила домогательствам. Потом была вторая любовь, третья… Я писал километрами. Потом толстую пачку утопил в помойном ведре. Спросите любого графомана, и он ответит, как я: "хотел писать".

- Но не каждый графоман становится Игорем Губерманом.
- Просто дальше подключаются другие факторы. Если нет дарования - дальше графомании продвинуться не получается, а есть - то можно приблизиться к литературе. Но и у графоманов бывают великолепные строчки.

- Существует мнение, что полжизни человек зарабатывает авторитет, вторую половину - авторитет работает на него. Вы с этим согласны?
- На мой слух, слово "авторитет" имеет уголовный оттенок. Особенно, если прислушаться, как говорят в современной России. Так что это слово я не признаю. Я начал писать стишки очень давно. Двадцать лет они ходили в самиздате, их переписывали, хранили. Во время гастролей по России я видел много таких тетрадок, их приносили на концерты за автографом. И когда советские издательства стали меня печатать, то не из-за моего "возросшего авторитета", а потому что я писал популярные книжки.

- Можно ли научиться писать?
- Я думаю, что нет.

- Может ли литературный труд прокормить писателя?
- Почти невозможно. Я знаю очень мало людей, которые живут литературой, и я думаю, что это справедливо. Потому что как только общество оплачивает музыку, так тут же оно начинает ее заказывать, ранжировать и вмешиваться в сочинение. Правильно ведь говорят: кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Поэтому литература не должна оплачиваться обществом, только самими читателями. Никакое государство не должно давать на это деньги.

- Однако один известный издатель в интервью как-то сказал, что в Израиле есть два писателя, которые живут за счет гонораров - вы и Дина Рубина.
- Это не совсем правильно, потому что мы живем не только литературным трудом, но и тем, что постоянно выступаем. Мы, как лошади, таскаем с собой книги "на гастроли".

- Про вашу жизнь в советское время много чего известно - вы сами писали об этом, а как теперь?
- Я езжу по всему миру, выступаю в Израиле, бывал в Германии, в Голландии, в Австралию ездил...

- Там такая большая русская община?
- Чудовищная! В Швейцарии, в Финляндии, в Испании - просто немыслимое количество. Россияне тихо и медленно расползаются по миру. Смотрите, в одной Германии больше двух миллионов наших немцев. И еще много россиян, которые работают по договорам, ученых - талантом русский народ не обделен, молодые выросли и разъезжаются... сейчас будут разъезжаться еще сильнее.

- Так, о вашем образе жизни.
- Я живу в Иерусалиме очень тихой, частной, обывательской жизнью, очень замкнуто, неделями могу не выходить из дому - мне очень хорошо, у меня там компьютер, письменный стол, дикое количество книжек. Сижу, читаю, пью кофе. Я кормлюсь книжками и артистической работой. Я на радио 10 лет работал, это было очень интересно и занимало мало времени, год работал на телевидении.

- А что вы пьете? Этой теме так много посвящено!
- Что касается любимых напитков, то я последние лет семь-восемь предпочитаю виски. Раньше пил коньяк. Вообще я пью все что угодно - если нет виски, я с наслаждением пью водку. А джин я разлюбил. Сухие вина я тоже давно разлюбил, хотя они у нас изумительные.

- Если столько стихов посвящено пьянству, наверняка вы себя должны ощущать и называть...
- Да-да - пьяницей, в чистом виде. Я понимаю, что это слово, во-первых, компрометирующее, а во-вторых, немножко медицинское. Но, вы знаете, врачи делят людей на практически непьющих, алкоголиков и бытовых пьяниц. Вот именно бытовым пьяницей являюсь и я, и практически все мои друзья. Потому что, обратите внимание, очень емкое понятие: бытовые пьяницы - те, кто в быту пьют.

- Но в нашей стране, наверное, под такое емкое, как вы говорите, понятие подпадают едва ли не все.
- Я встречал непьющих: очень неприятные и подозрительные люди, вам скажу. У меня даже был такой стишок: "Ох, я боюсь людей непьющих - они опасные приятели. Они потом в небесных кущах над нами будут надзиратели". А в годы, когда я жил по-настоящему, то есть в 60 - 70-е, непьющий человек был еще подозрителен и тем, что мог запросто оказаться стукачом.

- Что же, все трезвенники - обязательно сволочи?
- Совсем не обязательно. У меня есть товарищ, он врач, профессор, доктор медицинских наук. Не пьет всю жизнь. Но только потому, что просто не ловит от этого кайфа. И вы знаете, мне его очень жаль - он лишен одной из граней существования.

- Вы счастливо женаты. Уже много лет...
- Да, сорок лет уже. Чудовищный срок.

- "Срок" - наверное, плохое слово?
- Да нет, ничего. У меня с ним связаны определенные ассоциации, но ничего страшного.

- Но брак - это все равно какое-то закрепощение, не правда ли?
- Да, конечно. Это добровольное взятие на себя сужения горизонта своих возможностей.

- Немного печально становится от ваших слов.
- Совсем не печально. Труден лишь переход к этому сужению. Это как повешенный: сначала дергается, а потом привыкает к удавке и висит уже спокойно. А так... Жена до сих пор любит вспомнить и укорить, что я, женившись, по-прежнему стремился убежать в какие-то компании, с которыми привык общаться. Это не были разгульные компании, это были компании вполне высоких собеседников: писателя Славина, поэтов Френкеля, Аронова... Но я стремился убежать, не всегда зовя туда жену, еще и потому, что часть людей, не из тех, кого я сейчас назвал, ей была просто несимпатична.

- Игорь Миронович, а жене тяжело было вас, грубо говоря, захомутать? Обуздать, приручить?
- Но и мне было не менее тяжело - все же со своими характерами.

- Но опять-таки, судя по стихам, у вас была довольно бурная молодость.
- Я не склонен всем рассказывать детали своей молодости. Я думаю, моя молодость была молодостью обычного советского молодого человека. Молодость должна быть бурной, если не так - человека просто жаль. Надо сделать какое-то отпущенное тебе Б-гом количество глупостей и потом о них с наслаждением вспоминать.

- Если говорить о пресловутых ошибках молодости, что вспоминается в первую очередь?
- Все равно все в розовом свете. И потом, у человека есть Б-гом данная защита, которая называется "выборочное запоминание". Стираются в памяти все подлые поступки, трусливые поступки, неразумные поступки. И, как правило, если человек в зрелом возрасте вспоминает свою молодость, он уже довольно недостоверно ее вспоминает, неадекватно.

- А первую любовь свою помните? Только достоверно.
- Очень хорошо помню, их было несколько.

- Как это?
- Первая любовь - это бессилие, дикое страдание и в конечном счете всегда неудача. Вот они как раз наиболее остро и запоминаются. У меня было несколько первых, потому что все они были несчастливы ужасно. И ужасно похожи. Вот, например, я был влюблен в девочку, когда учился в девятом классе. А она - в десятом, и на меня не обращала ни малейшего внимания. Потому что просто насмерть была "сожжена" студентом-первокурсником. Который, разумеется, был полным дерьмом по сравнению со мной. Но предпочла-то она его. Потом произошла точно такая же история с другой девочкой... Сейчас, задним числом (а я-то видел их потом в замужнем состоянии), думаю: какое счастье, что эти девочки не ответили мне взаимностью. Но это сейчас, а тогда я страдал безумно. Написал дикое количество километров лирических стихов о том, какие подлые женщины и какие они неотзывчивые. Потом, конечно, все эти стихи утопил в помойном ведре.

- После свадьбы женщины в ваших глазах что-то потеряли или, наоборот, приобрели?
- Вместо ответа я могу прочитать один свой стишок. "Женился на красавице смиренный Божий раб. И сразу стало нравиться гораздо больше баб".

- Вы эмигрировали в 1988 году, когда можно было по израильской визе поехать в Америку, но вы такой возможностью не воспользовались. Не могли бы сказать, почему?
- Потому что не эмигрировал, как вы сказали, а репатриировался, уехал на землю предков. У нас в семье никогда не было споров о том, куда ехать. Мы полагали, что советскому еврею можно выжить либо в России, либо в Израиле.

- Свою недавнюю книгу вы назвали "Закатные Гарики". Не боитесь накликать?
- Мне жена тоже говорит: "Что ты все, дурак, о старости пишешь?". А я пишу о том, что мне интересно!

- Вы к смерти относитесь легко. И другим советуете?
- Я вообще советов никому не даю, никогда. Я гораздо меньший дурак, чем кажусь.

- Каковы ваши отношения с критикой?
- Насчет критики у меня все просто замечательно: она меня не замечает, и я очень рад этому, потому что ни одной идиотической статьи еще не появилось. Один мужик, правда, в ленинградской газете написал как-то, что в наше время, когда все горят и устремляются, очень приятно читать стишки человека, который никуда не устремляется.

- Что вы думаете о нынешнем положении России?
- Я с большой надеждой смотрю на все, что происходит в России. Хоть сейчас там и тяжело, но появился шанс, что Россия станет, наконец, нормальной страной. Через два-три поколения - станет.

По материалам сайтов: Peoples.ru, MigNews.COM, Известия, Алеф, Вестник