Глупо, однако, ругать писателя за то, что он не достиг целей, которых и не ставил. Севела не пишет для вечности. Его непритязательные истории - из разряда тех, что первобытные люди рассказывали у костра после охоты на мамонта.

У Севелы космополитическая биография и судьба. Такими биографиями любил наделять своих героев Ремарк, чтобы показать, как всё неустойчиво в этом мире. Севела родился в Литве ещё до того, как она стала советской республикой. Полжизни был гражданином СССР, в 1971-м эмигрировал в Израиль, оттуда в Штаты, а в начале девяностых вернулся в страну под названием Россия.

Такая биография любого сделает циником. Или хроническим ворчуном, недовольным всем, что творится вокруг него. В условиях советской власти недовольство Севелы приняло форму политического протеста. Живя в России, он отчаянно боролся за право её покинуть. Борьба эта в то время была связана с риском для жизни. Но Севела - человек упрямый, он своего добился. В 71-м году его с семьёй депортировали в Израиль. Не выпустили, как тех, чьи права он защищал в компании диссидентов-отказников, а именно депортировали - выгнали из страны. Став гражданином Израиля и даже пролив за него кровь, Севела не изменил себе в главном - он продолжал ворчать. Кончилось тем, что писатель назвал землю обетованную "страной вооружённых дантистов" и отбыл на ПМЖ в США, где продолжил выражать недовольство.

В России, взбудораженной перестройкой и вообще сменой образа жизни, его книги оказались бешено популярны. В начале девяностых мы как раз проходили ту стадию, в которой Севела находился всю свою жизнь: с удовольствием ругали начальство и думали о том, где купить колбасу. "Легенды Инвалидной улицы", "Остановите самолёт - я слезу", "Попугай, говорящий на идише" - всё это по большому счёту о дрязгах с начальством и поисках колбасы. О маленьком человеке, который пытается просто жить, а ему не дают.

Есть такой анекдот, который напоминает все книги Севелы сразу. Приходит еврей в ОВИР. Хочет эмигрировать, но куда, пока не решил. Крутит глобус и бормочет себе под нос: "В Израиле война. В Штатах негров линчуют. Австралия далеко. В Германии антисемиты... Ой, вей!.. Дайте мне другой глобус!".

- Вам случалось в Москве подвергаться нападениям?
- Ни разу. Сейчас вы, не дай Бог, накличете... Я хожу по улицам, а передо мной разбегаются в разные стороны мои недоброжелатели. Ну и, на всякий случай, ношу в кармане нож.

- Имеете право на ношение холодного оружия?
- А мой нож короче, чем указано в уголовном кодексе: не четырнадцать сантиметров, а двенадцать.

- Чтите уголовный кодекс?
- Всю жизнь. Никогда не был задержан или судим. Я - абсолютно положительный герой советской соцреалистической литературы. Всегда хорошо учился и работал. Страна призывала - являлся первым, потом, правда, оказывалось, что мое место уже занято кем-то другим. Если внимательно меня рассмотреть - я страшный "шлимазл". Никого так эмиграция ни кинула на колени. Многого мог достичь. Ротшильд уговаривал меня принять в подарок огромную квартиру в Париже - я отказался.

- Стоило ли?
- Стыдно было получать подачки.

- А сейчас лихорадочно ищите деньги на съемки.
- Но фильм всегда кем-то субсидируется, а квартиру я должен сам строить.

- И много построили?
- Одну - в Москве, другую - на Тихом океане, третью - в Иерусалиме, где сейчас проживает в достатке моя семья. Больше не хочу покупать квартир.

- Что за квартира на Тихом океане?
- На островах Фиджи есть место, куда я всегда могу приехать. Произнес - и подумал: сейчас мои враги решат, что я - султан, владеющий дворцами, и начнут, один за другим, падать в обморок. А у меня всего лишь хижина, внутри которой - хорошая квартира. Всегда могу там пожить. А где еще? В Израиле - не получается, в Америке - не хочу. Пока что живу в Москве, в том же доме, откуда меня выставили в свое время, в том же подъезде, только - на другом этаже. Даже состою на учете в Литфондовской поликлинике.

- Нелады со здоровьем?
- Решил, раз представилась такая возможность, обследоваться полностью. Явился в поликлинику - сидят в ожидании врачей писатели. Жалкие, оборванные... А все врачи, к кому бы я ни зашел - любят мои книги. Не тех, сидящих в очереди, писателей, а мои. Поэтому меня там очень хорошо обслужили, в результате чего нашли несколько болезней, хотя я даже не подозревал, что могу болеть.

- Мораль: вот как вредно, когда тебя читают врачи...
- Да, если к тебе хорошо относятся - слишком глубоко запускают зонд.

- Такое отношение наблюдается только в области здоровья физического?
- О, этика отношений - тема для целого романа. В трудных обстоятельствах, как на войне, сразу проявляется вся мерзопакостность людей, творческих - в особенности. Редкие исключения только подтверждают правила. В связи с этим мне вспоминается эпизод, который произошел в Соединенных Штатах Америки с двумя не последними людьми в "эмигрантской" литературе: Сергеем Довлатовым и Эфраимом Севелой.

- Вы дружили?
- Были знакомы, но держались на дистанции.

- Почему?
- Потому что Довлатова всегда окружало огромное количество шпаны - ему это нравилось, а мне - никогда. Собственно, Довлатова подобное окружение устраивало не потому, что был он человеком безвкусным. Просто он всегда бывал пьян, а я - трезв. Если мы сталкивались в ресторане, где Довлатов появлялся со своей сомнительной компанией, он вырывался от них, подходил, обнимал меня - и долго, с улыбкой, доброжелательно расспрашивал о моих делах, а сам, разводя руками, объяснял, что ему пока не удается выйти на больших издателей. Я всегда старался ободрить его, как мог, говорил, что читаю его произведения и прихожу от них в восторг. И все. Даже в ресторанах мы сидели в разных концах: я ужинал, а он напивался.

- Но вы собирались рассказать какую-то историю.
- Много лет назад я выступал на читательской конференции в Сан-Франциско. В зале - человек шестьсот, публика очаровательная. Вопросы задают те же, что и в Советском Союзе - совершенно незаметно, что люди эти уже несколько лет в эмиграции. А во втором отделении прозвучала просьба: "Назовите трех лучших, по вашему мнению, писателей русского зарубежья, исключая Солженицына". Я перечислил: "Номер один - Сергей Довлатов, Нью-Йорк; номер два - Алла Кторова, Вашингтон; номер три - Феликс Кандель, Иерусалим". Смех в зале. Недоумеваю. Мне объясняют, что месяц назад у них выступал Довлатов. Ему задали тот же вопрос - и ответ был в точности таким же, только вместо себя Довлатов назвал Севелу. Вот такими оказались наши отношения с этим человеком.

- Вам приходилось издавать книги на собственные средства?
- Никогда.

- Принципиально?
- Нет, просто всегда находились спонсоры.

- А вы богаты?
- Сейчас - нет. Я очень много потерял в России на авантюрах акционерных обществ.

- В прошлый раз вы рассказывали о пророчествах гадалки, которая предрекла, что похоронят вас взрослые внуки от еще не родившихся - тогда - детей. Сейчас эти дети уже в наличии?
- Я надеюсь. Во всяком случае, все другие пророчества этой дамы сбываются абсолютно. До непристойности. Даже - в указанные ею сроки.

- Сколько у вас детей?
- Много. Сын-сабра в Иерусалиме, дочь в Париже и добрачный сын, капитан первого ранга, краса и гордость русского флота. На три четверти еврей, но сам об этом не знает.

- А о том, что вы - его отец?
- Тоже не знает. Человек, который его вырастил, сейчас - вице-адмирал. Мы с сыном встречались, но он не знал, что я - его папа. Абсолютная моя копия.

- А с другими детьми поддерживаете отношения?
- Изредка. А когда-то из любой командировки я рвался, считая минуты, назад в Москву - к дочери. Безумно ее любил. До ее семнадцати лет мы были настоящей "влюбленной парой".

- А сейчас?
- Сейчас нет... Как сказал мой будущий биограф, который, если не умрет раньше меня, напишет презанятную книгу: "Какое счастье для литературы, что жена вовремя от тебя сбежала!" Действительно, пока у меня "на прицепе" была семья, я думал только о ней. Мои дети ни в чем не нуждались, даже когда я переживал тяжелые времена. Лопнуло все - и свою энергию я направил в творчество. Только оно спасло меня от тоски по детям.

- Семья и творчество - "две вещи несовместные"?
- Конечно, потому что семья, даже доставляя радость, отнимает огромное количество душевных сил.

- Творчество предпочли сознательно?
- Нет, так распорядилась жизнь.

- А если бы вам представилась возможность выбора?
- Я бы от детей никогда не ушел. Они сидели бы на шее, а я писал бы, встряхивая головой. Я - один из самых счастливых отцов: успел дорастить детей до того возраста, когда они становятся неприятными. Люблю детей до шести лет. С мальчиком я расстался именно в этом возрасте, а с дочерью - в семнадцать. У нас были удивительно теплые отношения. Я вообще считаю, что в жизни никого не любил, кроме этих двух детей. До их шести лет.

- А себя?
- Вы абсолютно не понимаете, с кем разговариваете: я никогда себя не любил и даже себе не нравился. Это не значит, что плюю на собственный живот. Но дети были моей слабостью - и уж такой, что я, кочевник по натуре, не мог надолго уехать из дому. Однажды я снимал фильм в тысяче километрах от Москвы. А мои дети очень любили есть то, что я им варганил. Этим они обижали свою мать: отказывались от еды, которую готовила она. Звоню дочери со съемок - и слышу: "Папуля, я умираю с голоду. Мама сказала, что я буду сидеть на кефире, пока ты ни приедешь". Единственное в мире любимое мной существо сидит на кефире - этой же ночью я вылетел в Москву. Побежал на рынок, притащил две тонны продуктов, приготовил семь разных обедов, поставил их в холодильник - и улетел назад.

- А вы действительно так вкусно готовите?
- Сергей Апполинарьевич Герасимов (не самый лучший человек, но великий талант) как-то заметил, что каждый профессиональный режиссер - обязательно хороший повар, потому что и в кулинарии, и в киноискусстве все зависит от "чуть-чуть". Правда, не всякий хороший повар является хорошим кинематографистом. И, действительно, среди моих друзей-киношников все умеют и любят готовить - так что у нас есть запасная профессия. Я готовкой занимался и занимаюсь с удовольствием, а дети "умирали" от счастья, поглощая мою стряпню и слушая во время еды мои "байки". Сын, в котором сегодня метр девяносто шесть, когда-то сидел весь вымазанный в еде и, как только я на секунду замолкал, он, едва ли не выплевывая все назад, орал: "Дальше!" Он был из тех мальчиков, которые любили слушать одно и то же тысячу раз. Я ему из кинофильма "Карнавальная ночь" всегда рассказывал: "Ровно в полночь из-за дерева выходит..." - и он кричал, брызгая на меня едой: "докладчик!". Представьте: мальчик, родившийся и живущий в Израиле, орет по-русски: "докладчик!"...

- Эфраим, я слышала, что ваш фильм "Колыбельная" снят на деньги мафии.
- Чистая правда. Знаете, о чем я жалею? Что крепко перестреляли американскую русскую мафию - вот не имел бы я забот с фильмами.

- А вас не смущает, что эти деньги не вполне чисты?
- Нет: я же получал не наличными, а чеками.

- Чеки не пахнут?
- Разве что - бензином.

- Понимаю, этот запах не страшен: бензин-то разбавлен.
- Ну, конечно. А сейчас, если бы не погиб изумительный мафиози Евсей, о котором я обязательно напишу, у меня была бы любая сумма. Мы интересно познакомились. Мне позвонил какой-то его холуй, и сообщил, что Евсей был бы очень рад видеть меня тогда-то на празднестве в их ресторане "Зодиак" на Брайтоне. Причем, он заверил меня, что приглашены только свои люди, среди которых мне место обеспечено. Я пошел. Евсей - интеллигентный парень, великолепного рода Агронов - одна из древнейших еврейских фамилий. Похож на Жана-Луи Трентиньяна - хорош... И образован: Ленинградский политехнический. "Вы знаете, каким образом я вышел на вас? - поинтересовался он, - Мой коллега, кличка которого вам ничего не скажет, однажды ночью, когда я уже спал, позвонил мне и спросил, хочу ли я посмеяться. Я ответил: "Готов плакать: ты меня разбудил. Ладно, посмеши меня". И он читал мне до утра "Моню Цацкеса" - я слушал. Наутро я впервые захотел с вами выпить". С тех пор, если Евсей на своем "лимузине" с тугошеими охранниками проезжал по Брайтону, а я в это же время проходил по улице, машина сразу подъезжала ко мне: "Не желаете ли вместе отобедать?"

- Вы желали?
- Желал: люблю обедать.

- За чужой счет?
- Милая, сам кормлю тоже. Я ведь хорошего рода - интеллигентный очень мальчик. Воспитывался в ремесленных училищах да в детских домах - а там не любят подобных вопросов.

- Прошу прощения, если мой вопрос вас задел. Я с нетерпением жду продолжения захватывающей истории вашей дружбы с утонченным мафиози Евсеем.
- Он любил повторять: "Если вы улетаете из Нью-Йорка в любой город земного шара, я бы очень хотел, чтобы вы меня ставили в известность за неделю до вылета: вас встретят, у вас будет крыша и (мафиозное восприятие безопасности) протекция (что означает - охрана). Евсей держал самую большую сауну в Нью-Йорке с огромнейшим бассейном - весь город съезжался. Итальянская мафия там очень любила купаться. Запрещено было только резать в воде друг друга. Там, как в грузинских серных банях, наемные здоровые лбы коленями отрабатывали по ребрам - люди стонали, кряхтели, а потом шли плавать в бассейн. В этот момент появлялись грузины с усами в поварских колпаках и тащили шампуры с горячими шашлыками. Подавали их прямо в бассейн - и тут возникала сложность: удержаться на воде с шампуром непросто... Евсей был молодец, мужчина. Стреляли в него трижды - и с третьего раза попали.

- А "протекция" как же?
- Охранники сопровождали его до лифта, а Евсея ждали наверху. Да, был он мужественным человеком. Сына маленького оставил. У Евсея и брак был феноменальный. Понравилась ему певица - ее прежнему мужу приказали молчать, и он послушался. Когда певица рожала, в эту же больницу привезли умирающего Евсея. И, как утверждают очевидцы, он перед смертью успел услышать первый крик своего сына. А еще была у Евсея подруга - простая девица с Ленинградских окраин, Валечка. Спившаяся, нос картошкой. Она его сопровождала по всем лагерям и поселялась неподалеку, когда его сажали (а отсидел он девятнадцать лет в общей сложности). Привез Евсей Валечку в Америку, купил ей швейную мастерскую. И - женился на певице.
А финал всей этой истории блестящий. Похоронили Евсея, все успокоились, вдова вернулась к прежнему мужу и пению в ресторане. А по Брайтон-бич, склонившись над шикарной коляской, прогуливалась счастливая Валечка - она получила ребенка. И это - все.

- Нет, еще не все. Ваш последний фильм называется: "Господи, кто я?" Как вы сами ответили бы на собственный вопрос?
- А я ведь не отвечаю, а позволяю зрителю догадаться. Кто я?.. Я есмь я. Большое количество людей любит меня таким, каков я есть. Вреда никому никогда не причинил. Живу творчеством. Могу отлично выдержать несколько лет в одиночной камере - хорошо бы, чтобы она была комфортабельной. Одиночество меня не страшит: я окружен моими героями. Еще не написанными.

- Два года назад вы признались мне, что несчастливы. Что скажете сегодня?
- То же самое. Как можно быть счастливым в шестьдесят семь лет? Однажды в интервью американской газете меня спросили: "Каковы ваши планы?" Я ответил: "Главный план мой - не умереть от тоски на пути к крематорию". Все мы едем туда, одни - раньше, другие - позже. Но все мы - пассажиры одного поезда. Одни едут первым классом, считая, что им там будет мягче. Другие - вторым, третьим, а мы, эмигранты, бежим рядом с поездом, держась за поручни.

- Ну что, встретимся по традиции через два года?
- За это время может появиться некролог. Если много летаешь, можно когда-нибудь и упасть в океан, о чем я тайно мечтаю. Вот уж посмеюсь!.. Я-то не буду жалеть, что мы падаем, а остальные, те, которые цепляются за жизнь, что будут вытворять...

- А вы будете наблюдать со стороны?
- Обязательно. В этом и состоит мерзость моей натуры.

По материалам сайтов: Peoples.ru, People's History, Алфавит (газета), Обнаженная натура