Он родился 22 марта 1915 года в г. Петрограде. Отец - Жженов Степан Филиппович. Мать - Щелкина Мария Федоровна. Родители были родом из крестьян Тверской губернии.

Себя начал помнить с 4 лет, по возвращении из деревни, куда, по рассказам матери, с братом Борисом (1913 г. рожд.) был увезен из города в связи с революцией. Первые 22 года жизни прошли на Васильевском острове. Семья Жженовых жила на углу Первой линии и Большого проспекта в доме, где была раньше немецкая кирха. Весной 1930 года окончил 7-й класс 204-й Ленинградской трудовой школы. Школа была с физико-математическим уклоном, и для того, чтобы продолжить обучение в 8-м классе, необходимо было сдать экзамены. Однако юный Георгий увлекся цирком, кино и театром.

В 1930 году, одолжив документы у старшего брата Бориса, поступил на акробатическое отделение Ленинградского эстрадно-циркового техникума под именем Бориса Жженова. Впоследствии, естественно признался. И шутку эту ему простили. Уже через год вместе с сокурсником Жоржем Смирновым срепетировали каскадный эксцентрический номер "Китайский стол" и начали выступать в Ленинградском цирке "Шапито" как "2-ЖОРЖ-2" в жанре каскадной акробатики. В цирке его заметили работники кино. Пригласили сниматься на "Ленфильм" и предложили главную роль тракториста Пашки Ветрова в фильме "Ошибка героя" (1932 г.). Кстати этот фильм стал дебютом не только для Георгия Жженова, но и для не менее известного актера Ефима Копеляна. Режиссером фильма был Эдуард Иогансон. С этого фильма началась бескорыстная любовь к кинематографу.

В 1932 году, оставив после фильма цирковую карьеру, Георгий стал студентом отделения киноактера Ленинградского театрального училища. Однако любовь к цирку, как первую юношескую романтическую попытку приобщения к миру искусства, хранил всю жизнь. Преподавателем Жженова в училище был ныне всемирно известный кинорежиссер Сергей Аполинариевич Герасимов. До окончания училища в 1935 году Жженов успел сняться в нескольких фильмах: "Наследный принц Республики", "Золотые огни", "Комсомольск", "Чапаев".

В декабре 1936 года после убийства в Ленинграде С.М.Кирова по абсурдному обвинению в "антисоветской деятельности и террористических настроениях" был арестован и весной 1937 года осужден старший брат Георгия Борис. Семья Жженовых (отец, мать и три сестры), проживавшая вместе с братом, была выслана в Казахстан. Георгий Степанович ехать в ссылку категорически отказался. Ему это припомнили. Во время съемок фильма "Комсомольск" (1938 г.) вместе с известными тогда звездами советского кино Н.Крючковым, П.Алейниковым, И.Кузнецовым и другими, Г.С.Жженов выехал на поезде в г. Комсомольск-на-Амуре. Во время поездки он познакомился с американцем, ехавшим во Владивосток для встречи деловой делегации. Это знакомство стало для Георгия Степановича роковым. Его использовали как повод для обвинения в шпионской деятельности. Это случилось в 1938 году. Жизнь Георгия Степановича круто перевернулась.

В ночь с 4 на 5 июля 1938 года по абсурдному обвинению в шпионаже он был арестован органами НКВД СССР. Шантажом и угрозами от него добились признания вины. Заочным постановлением ОСО НКВД СССР он был приговорен к 5 годам заключения. Еще в 1939 году в пересыльном лагере во Владивостоке, где формировались этапы на Колыму, говорили, что в Магадане есть театр, в котором вместе с вольнонаемными артистами работают заключенные. С самого начала пребывания на Колыме Г.С.Жженов неоднократно обращался с просьбами о направлении его работать по специальности, но все его просьбы ответа не имели. В этот театр осужденных по 58-й статье не брали.

Так до 1943 года он проработал на золотых приисках Дальстроя. Работал единственным диспетчером в гараже районной экскаваторной станции, но приходилось и самому садиться за баранку. После этого последовали еще 21 месяц лагерей. В это время судьба свела Георгия Степановича с Константином Александровичем Никаноровым - артистом, режиссером, хорошим человеком. Дружба с ним продолжалась вплоть до его смерти в 50-х гг. 26 марта 1945 года за хорошее поведение и добросовестную работу был досрочно освобожден из лагеря. До декабря 1946 года работал в Магаданском заполярном драматическом театре.

Весной 1947 года вернулся на "материк" в Москву за назначением на работу. По ходатайству первого преподавателя С.А.Герасимова был отправлен в Свердловск на работу в киностудию художественных фильмов. Там начал съемки в фильме "Алитет уходит в горы". В 1948 году студию закрыли, производство фильма перевели в Москву, где Жженову было запрещено проживать. На актерской бирже в Москве он устроился на работу в драматическом театре в г. Павловск-на-Оке. 2 июня 1949 года был снова арестован, полгода провел в тюрьме в Горьком и затем направлен в Норильск в ссылку, где до 1953 года проработал в драматическом театре. 2 декабря 1955 года военным трибуналом Ленинградского военного округа был дважды реабилитирован и в возрасте 38 лет начал свою профессиональную жизнь актера с нуля.

После реабилитации Г.С.Жженов вернулся в Ленинград и стал работать актером в Ленинградском областном драматическом театре и Театре им. Ленсовета. В 1968 году он переехал в Москву, где работал в Театре им. Моссовета. За годы творческой деятельности им были сыграны более 100 ролей в театре. Георгий Жженов - один из наиболее известных советских-российских киноактеров. Многие фильмы с его участием пользуются поистине всенародной любовью, стали классикой отечественного кино.

По-настоящему знаменитым актер стал после ролей автоинспектора в комедии Эльдара Рязанова "Берегись автомобиля" и разведчика Тульева в трилогии "Ошибка резидента". В 1979 году Жженов сыграл командира авиалайнера в первом (и единственном) советском фильме-катастрофе "Экипаж".

Г.С.Жженов - Народный артист СССР, лауреат Государственной премии РСФСР, лауреат премии им. Довженко, лауреат премии КГБ СССР, кавалер Орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и Ордена "За заслуги перед Отечеством IV степени". Автор автобиографических сборников воспоминаний "Омчагская долина" и "От "глухаря" до "жар-птицы".

- Ваши лагерные рассказы, производят очень тяжелое впечатление, иначе и быть не может. Но один из самых впечатляющих моментов - когда после прощания с молодой женой вас стали сажать в машину и капитан, который вас арестовывал, вежливо открыл дверь автомобиля. Это не менее страшный образ, чем все то, что вы описываете в самой лагерной жизни.
- Все кончилось на улице Воинова при въезде в ворота тюрьмы. Как захлопнулись ворота, все кончилось - права человеческие, гражданские права, мои права как личности - все к черту. Начался совершенно другой мир, другие взаимоотношения. Я понял, что я щепка, которой как хотят, так и крутят.
Потом, когда я оказался уже на Колыме, то так изгалялся, чтобы мои письма дошли до родных! У нас вольняшка один брал письма вроде бы для передачи. Но очень скоро тут же, у реки, рвал в клочья наши письма. А мы ему верили. Верили, что он до почтового ящика в Магадане довезет эти письма. А нам разрешалось писать раз в полгода или... это все тщетные были попытки связаться с близкими.

- Если сравнивать вашу лагерную прозу и то, что пишет Варлам Шаламов, то у него гораздо больше ненависти и отчаяния.
- Тут дело в разном понимании жизни, разных характерах. Если у Шаламова превалировала ненависть к палачам, то во мне - нет. То ли по молодости, то ли я так психически устроен. В моих рассказах есть и положительная оценка тех людей, которые были моими палачами там. Человек - сложное существо. Ну, возьмите хоть того оперуполномоченного, на совести которого смерть моего друга Сергея Чаплина. А как он поступил со мной? Ведь он, матерясь и ругаясь, вывез меня, обмороженного, из ночного леса. Зачем ему это надо было? А потом еще позаботился о том, чтобы я, получив посылку, не умер от заворота кишок, набросившись на еду. Даже джентльмены Джека Лондона не поступали так, как он.

- Вам никогда не хотелось разыскать следователей, которые обращались с вами жестоко, найти и тех, кто на вас доносил, и отомстить?
- Нет. Мне кто-то из анонимных доброжелателей, видимо, сотрудников КГБ, прислал два личных дела моих следователей, моих палачей - Моргуля, старшего следователя контрразведки, и Кириленко. Этот был молодой, он вел со мною большинство допросов. Вымогал ответы насильственным путем. Но он все-таки самый мягкий был из них. И вот мне какой-то доброжелатель уже после моей реабилитации, после того, как Жженов стал восприниматься как "жертва режима", прислал вдруг личные кадровые дела, анкетные данные моих следователей. Моргуль был расстрелян. А Кириленко затерялся где-то.
У меня был эпизод один. Когда я оказался на Колыме, первым моим лагерем стал Лукьянский леспромхоз, 47-й километр, где мы тайгу валили. И поскольку лагерь только зачинался, окружен он был поселком колонистов. Колонисты - это вроде бы вольнонаемные, но, в то же время, они не могут покинуть эти места. Обычно украинцев, прибалтов туда присылали: в свое время советская власть с ними так поступала. Но это был вольный поселок, с нашей точки зрения, с точки зрения зеков. И туда привозили кино. И однажды мне стало известно, что привезли картину "Истребители", в которой снималась моя жена Женя Голынчик вместе с Марком Бернесом. Я узнал об этом и пошел к начальнику лагеря: "Разрешите иметь свидание с женой". Он говорит: "Что такое? Как с женой?". Я ему объясняю, что идет картина в вольном поселке и там моя жена играет с Бернесом главную роль. Он изумился, но отпустил. А тогда перед художественным фильмом всегда демонстрировалась какая-то хроника. И вдруг в этой хронике я вижу своего следователя Кириленко! В каком качестве? В фильме показывали освобождение Буковины - как мы насаждаем там советскую власть. И я смотрю: водят праздничные хороводы организованные, буковинцы несказанно радуются советской власти, которая наконец-то пришла. И среди этих хороводов я вижу своего следователя! Думаю, ах ты, сукин сын, и ты там!
На его допросах я стоял по семь суток, и если падал от изнеможения, то меня за волосы поднимали и опять ставили. Менялись следователи - один приходил на смену другому, а я все стою, стою. Они выбивали так из меня нужные им ответы.

- После отбывания срока вы с женой встречались?
- Когда она была на последнем свидании в пересылке в Питере, я ей сказал: "Женя, не жди меня. Девяносто с лишним процентов, что я где-то погибну. Во всяком случае, свою жизнь ставить в зависимость от моей не надо. Ты молода. Спасибо за все, но живи, как тебе захочется. Пусть я не буду теми веригами, которые на твоей совести останутся". Я с ней встретился, когда вернулся из первого заключения. Мы увидели, что жизни наши разошлись совершенно.

- Вы сравниваете то время, на которое пришлась ваша молодость и зрелость, с тем, что сейчас происходит?
- Да как я сравню? Никак я не сравниваю. Все это быльем поросло уже. Мне приходится вспоминать, порой с трудом, и я уже не могу утверждать, что в деталях правда, а что неправда. Все сливается в общее восприятие прошлого. Но я рад тому, что книжка моя с новеллами вышла. Большей частью они документальные…

- В одном из ваших рассказов вы описываете отца, который уходил в запои, а в перерывах читал книжку "Трезвая жизнь".
- Ну, какой редактор мне расскажет это про моего отца? Больше, чем я о нем могу рассказать?

- Как вы думаете, противоречия, которыми был полон ваш отец, присущи русскому человеку, русскому характеру?
- Это свойственно слабым людям. Как русский человек, как славянин, мой отец стремился к хорошему, к душевному. Вот он и читал "Трезвую жизнь". А прочитал - пустота организовалась, и он опять запил. И так без конца, до самой смерти. Почему он так рано умер? Потому что после ареста брата Бориса и моего ареста всю семью выслали из Ленинграда. И его в том числе. Ему надо было где-то водку доставать, а достать ее он не мог. И страдал от этого. И от этих мучений он умер.

- В ваших воспоминаниях очень чувствуются сильная привязанность и любовь к матери, и нелюбовь к отцу.
- Не нелюбовь... Конечно, я отца и признавал, и сознавал, и соболезновал ему, жалел во многом. Но он был как обуза в семье, что ли. С матерью у них, естественно, конфликтные отношения были. А раз так, то нам, детям, надо было выбирать, за кого мы. За мать, конечно. Жалко отца. Отца жалко. Но если мать я жалею каждой фиброй своей плоти, души, то отца я жалею только сознательно.
Моя мама семнадцатилетней девчонкой деревенской вышла замуж за человека, у которого уже было пять ребятишек, мал-мала меньше. И своих еще пять родила ему. Мать - грандиозный человек. Смею думать, что я где-то повторяю и продолжаю жизнь матери. Хочу, надеюсь, смею так думать. И считаю, что если я зажился на белом свете, то я живу за своих двух братьев, жизнь которых прервалась трагически. Один в лагере на Печоре погиб, а второго расстреляли румыны в Мариуполе - оккупационные войска. Их с приятелем на глазах у моей матери и расстреляли.

- Вы до сих пор не можете себе простить ваш последний разговор с братом Борисом? Когда его арестовали, держали в тюрьме, а потом дали вам свидание, а вы призывали его трудиться, работать в лагере честно. Мол, советская власть вознаградит за труд.
- Это самое страшное воспоминание. Самый постыдный мой поступок. Я поражаюсь стойкости и достоинству Бориса, который, выслушав чушь, которую несет его родной брат, сказал: "Пошел вон, позови мать". Да, это были последние слова, которые он мне сказал. А потом я сжигал переданные им записки, где он описывал, что с ним было в тюрьме. А мать - никогда не забуду этого - сказала: "Напрасно, сынок, может, пригодилось бы в жизни". Вещие слова! Это грех, который во мне так и остался.

- Но, вы же делали это от неведения.
- Но это свидетельство не храбрости, а трусости. Боязни. Как бы чего не вышло... А ведь все равно вышло.
Сейчас мне дали в КГБ личное дело брата прочесть, и я узнал, что они там с Борисом делали. Палачи.

- В Германии нацистских преступников до сих пор разыскивают и преследуют. Понятно, что сравнивать эти режимы, может быть, некорректно, но, ведь есть же и откровенные преступники.
- Вы знаете, мне кажется, между нацистским режимом в Германии и нашим большевизмом есть связь. Наверное, произвол и там был, но такого дикого произвола, как в России... Мне даже не верится, что в Германии так было. Может быть, там как-то изощреннее душили, но каким-то иным, европейским, "цивилизованным" способом, не так, как у нас.

- Вы встречались на воле с теми людьми, с которыми подружились в лагере?
- С единицами потом встречался, но сейчас все померли.

- Все же странно, что у вас нет ненависти к тем, кто с вами поступал более чем жестоко.
- Ненависть у меня есть к тем, кто родил и увековечил на какое-то время большевизм. К большевикам у меня ненависть есть, как к узурпаторам, к палачам. Но что толку? Как я ее выплескиваю? Вот я пишу, пишу, стараюсь держаться правды, не лукавлю, не умалчиваю ничего. А что, среди большевиков великолепные люди попадались? Конечно. Дай бог нам сейчас иметь в быту те правила и хотя бы часть тех законов, которые действовали при большевиках.

- В своих воспоминаниях вы описываете, как с друзьями в двадцатые годы находили на ленинградских чердаках самые разные вещи. Почему люди стали эти вещи прятать?
- Когда военный коммунизм сменил нэп, появилась частная собственность, частный капитал. Потом Сталин начал душить все это дело. И когда Сталин начал это уничтожать, люди стали прятать по чердакам все, что могло их скомпрометировать. Мы находили там реликвии старого мира. Находили оружие, на плиту бросали патроны, порох. Родители, конечно, возмущались. А мы ведь были пацанье - мне в 23-м году восемь лет было.

- С вашими сестрами вы потом долгое время встречались?
- До их замужества и далее. Одна сестра, самая старшая, дожила до 93 лет. А так - остальные пораньше ушли из жизни.

- То есть сейчас из той семьи остались только вы?
- Да, я один небо копчу.

- Если бы вам предложили прожить еще раз какое-то одно самое замечательное событие в вашей жизни, что бы вы выбрали?
- Для меня самое главное, самое святое в моей жизни - это мать. И, наверное, я выбрал бы что-то, что с ней связано. Я сейчас не берусь говорить вам, что именно, какой эпизод - когда она меня порола за что-то или, наоборот, конфетку давала (смеется). Или, скажем, были такие случаи, когда мы воровали у матери деньги. Она торговала на базаре горшками, а мы понемножку воровали у нее.

- Мама пыталась внушить вам какие-то основы веры?
- Мама у меня была в меру верующим человеком. Соблюдала праздники. Но не более.

- То есть в лагере вы не могли опираться на веру?
- Нет, конечно. Моя жизнь - биография советской власти. Я родился в 1915 году. Шла Первая мировая война. Вслед за ней через год, через два отрекся Николай от престола, и большевики использовали это обстоятельство. И я свидетель эпохи большевизма, в каком-то смысле ее жертва. И свидетель падения большевизма.

- И нового времени.
- И нового времени, в которое, к сожалению, вошли большевики, не утратившие ни экономического влияния, ни политического. Перелицевавшиеся большевики. Но надо полагать, что большевизм свою роль сыграл в истории и что с ним покончено.

- В Челябинске вам открыли двухметровый памятник. Что вы почувствовали, глядя на себя, отлитого в бронзе?
- Удовольствия мне это не доставило - до сих пор неловко.

- Ваша дочь, если я не ошибаюсь, стала артисткой.
- Дочь моя сейчас имеет троих маленьких детей и занята их воспитанием. Взяла антракт в своей трудовой деятельности и занимается только этим. И я благословляю ее, потому что это самое главное, самая обязательная и благородная миссия - вырастить себе подобных людьми настоящими. Дай бог ей в этом успеха. А профессия, надеюсь, вернется, никуда она не должна деться.

- О чем вы думаете, когда остаетесь в одиночестве?
- Сожалею, что я писательству отвел место не самое главное в своей жизни. Правда, обстоятельства жизни не всегда способствовали этому занятию - на Колыме за каждый найденный клочок исписанной (для памяти) бумаги я рисковал получить пулю в лоб...
И сейчас многое неладно. Но надежда есть, что страна все-таки пойдет по правильному пути. Наверное, сказывается, что Россия только в 1861 году избавилась от крепостного права. Совсем недавно. А европейские страны когда избавились от этого рабства? Поэтому фору они имеют перед нами большую. Рабского у нас больше сохранилось.
Когда я сталкиваюсь вдруг с такой несправедливостью, когда в самой глухой какой-нибудь африканской стране человек просто по безработице получает денег больше, чем у нас работающий человек, конечно, я в отчаяние прихожу. Да как же так!
В последнее время больше стало свободы, свободы мыслеизъявления, волеизъявления. Конечно, меня радуют акты возмущения, которыми отвечают люди на несправедливость, допущенную властью. Раньше не смели, а теперь смеют. Слава богу. Значит, несправедливости - совсем откровенной - придет конец. Посмотрим.

По материалам сайтов: People's History, Международный Объединенный Биографический Центр, Известия